В 2017 году Юрий Еремин в «Моссовете» поставил «Идиота». Третий год подряд мелодраматическая театральная версия романа становится одной из самых востребованных в московском театре. Даже во время пандемии 2020 года, несмотря на все ограничения, «Идиот» идет в «Моссовете», собирая полные залы. Постановка же оставляет двойственное ощущение: режиссер следует за книгой, но в то же время упускает важные детали. Так в чем же притягательность спектакля Юрия Еремина?
В 2016 году в «Ленкоме» вышел резонансный спектакль «Князь» Константина Богомолова по роману Ф. Достоевского «Идиот». После премьеры «Князя» глубокий режиссерский подход к произведению оставил смешанные впечатления. Переработанные образы героев и характеры, современные костюмы на артистах и новые смыслы – в этом заключается особое видение скандального режиссера, которое как удивляет, так и заставляет задуматься о том, что в действительности заложено в тексте Достоевского. Богомолов сконцентрировал внимание только на теме лицемерия и похоти. «Князь» – не то, что привык видеть российский зритель на сцене, тем более, когда на афише классическое произведение. Многим людям спектакль может показаться даже кощунством. И, чтобы не ломать голову над зашифрованными образами, гадать, почему Настасья Филипповна – маленькая девочка, ровно через год театр Моссовета поставил свою версию «Идиота», как бы успокоив негодующих зрителей.
Тот же роман, другой подход. Может быть, это вызов Богомолову?
Юрий Еремин – приверженец традиционного театра. Его цель – показать классику такой, какая она есть. Сюжет спектакля развивается с той же последовательностью, что и в романе и только немного дополнен.
Антон Аносов играет с чувством, проникновенно. Весь согнутый, сгорбившийся и постоянно размахивающий руками перед лицами людей – таким предстает зрителям «Моссовета» главный герой романа. Кажется, что пластичнее и точнее передать образ Мышкина просто невозможно. Даже в самой речи артиста слышится дрожь и заикание, он отлично передал самочувствие еще не до конца вылечившегося от тяжелой болезни человека. В блестящей сцене, где три основных персонажа переплелись телами, зал чувствует тревогу и безнадежность. Мышкин лежит внизу, его, плача, обнимает Настасья Филипповна, которую пытается закрыть собой Рогожин. Мышкин раздавлен внутренне и внешне (буквально!) и больше не способен быть счастливым. Перед ним поставлен серьезный выбор: Аглая или Настасья? Герой мечется и в итоге просто остается распластанным на сцене, рыдая от горя. И даже когда князь так жалок, главная героиня успокаивает его, ведь наконец-то полюбила «настоящего человека». Но больше всех жалко бедного Рогожина, роль которого исполнил Захар Комлев. И страшно здесь не то, что он обделен деньгами, а то, что он обделен любовью. Рогожин Комлева сложен непропорционально, и этим смешон, он готов на любые резкие и дикие поступки ради любимой женщины, но ему суждено быть одиноким, как и Мышкину. Этой кульминационной для спектакля сцены нет в романе, это режиссерская задумка.
Костюмы, созданные заслуженной художницей России Виктории Севрюковой, точно воспроизводят моду 1860-х годов. При этом внешний вид актеров не был резким, бросались в глаза разве что вечерние платья Настасьи Филипповны, хотя и они были сдержанными (может быть, даже чересчур). Кроме того, костюмы полностью отражали сущность героев Достоевского, их темперамент и внутренний мир. Так, Мышкина зал встречает в помятом фраке и сорочке (что, кстати, не описано в самом романе!). И мятые они не потому, что князь не следит за собой. Для него куда важнее опрятность духовная. Рогожин выходит в огромном – не по размеру ему самому – меховом тулупе, мощный и суровый. Ему все велико, и от этого он неуклюж, совсем не величественен. А роковая женщина Настасья Филипповна одета в богатые наряды и украшения, которые менялись постоянно. Все это стало неотъемлемой частью их образа.
По режиссерской задумке сценография передает основные идеи романа Достоевского. По обеим сторонам сцены стоят высокие металлические конструкции, похожие на наличники, которые создают зловещую и холодную атмосферу. От мира, где живут герои этого спектакля, остался лишь скелет, в нем нет ничего живого. Время от времени на сцену выносится ширма, разрезающая ее на два условных пространства. В глубине расположены массивные двери, из которых под нервную музыку (композитор - Эдуард Артемьев) и появляется в начале обоих актов Мышкин, освещенный сзади и охваченный клубами дыма. Главный герой послан Богом; он праведник, который спустился в жестокий, серый, обитый металлом мир, чтобы утешить грешницу и пожалеть убийцу, помочь ближнему.
Свет в спектакле приглушенный, за исключением нескольких сцен. Например, когда Мышкин душераздирающе рассказывает Епанчиным о казни, очевидцем которой он стал, луч света выхватывает его одного – все остальные участники находятся в тени. Этот прием подчеркивает всю трагичность этой сцены: герой одинок и никому не нужен. Одновременно этот свет показывает главного персонажа особенным и уникальным. Все остальные –темная масса, Мышкин же – человек.
Герои на сцене общаются искусственно и схематично. Да, надрывные интонации, которые иногда были слишком сильными в репликах Настасьи Филипповны, заикание князя и колоритный бас Рогожина – всё это присутствовало в спектакле. Но Юрий Еремин совсем не уделил внимание полифонии – созданному Достоевским и описанному Бахтиным особому художественного принципу. При полифонии должна быть многоплановость и множественность голосов, чтобы создавался бурлящий и активный разговор. Вместо этого актеры словно произносили выученный текст, ожидая своей очереди. Думаешь, что артисты будут взаимодействовать, перебивая друг друга и экспрессивно на это реагируя. Тогда зритель ощущает себя сидящим не в удобном театральном кресле партера Моссовета, а где-нибудь на оживленной улице или переносится в то время и становится участником описанных действий. Для Достоевского очень важны диалоги. В них мимолетно раскрываются многие характеры и судьбы. Они уравнивают героев, и социальный статус уходит на второй план. В итоге в споре рождается глубокий смысл. В сцене торга за Настасью Филипповну актерам не хватало экспрессии и напряжения, и поэтому Достоевский на время превратился в Тургенева.
Для Достоевского (опять же по Бахтину) важен античный жанр менипповой сатиры. Она сочетает в себе серьезность и комизм одновременно. Еремин это явно учитывал. Лучше всего элементы менипповой сатиры были видны, когда на сцене появлялся Фердыщенко. Сам по себе образ этого героя комедийный, гротескный. Владислав Боковин воплотил все качества шута. И когда в спектакле наступает трагический момент, то все внимание переносится на фигуру Фердыщенко. Его легкая манера общения и украинский акцент, создают на фоне озлобленных и сконцентрированных лиц сильный контраст. А вот Мышкин добавляет спектаклю трагизма. Он практически не улыбается, никогда не смеется.
Сцена в Павловске – одна из самых удачных. Герои приезжают на дачу, все они одеты в белое, вокруг них атмосфера веселья и беззаботности. Кажется, что на какое-то мгновение действие спектакля приостанавливается. Еремину нужна эта сцена, чтобы показать оторванность героев от реальности. Артисты раскрепощены и легко, без спешки передвигаются по сцене, с их лиц не сходит безумная улыбка – вот, где видна работа Еремина.
Недоумение вызывает, что в спектакле опущена сцена, где Мышкин посещает рогожинский дом. Ведь именно там он увидел копию с картины Ганса Гольбейна «Мертвый Христос в гробу», от которой «у иного вера может пропасть». В этой картине замирает вся атмосфера романа. Она вызвала у Мышкина еще больший трепет, чем фотография Настасьи Филипповны. И конечно, лицо князя, разглядывавшего картину и глаза полные ужаса. Настоящего Мышкина так и не показали зрителю.
Не ввести в спектакль этот особый мир просто нельзя. В нем сконцентрированы все религиозные мотивы романа. Достоевский подчеркивает этими деталями эсхатологический уровень произведения и задает вопрос: что же будет с миром, в котором человек, имеющий такую картину у себя дома и пришедший к побратимству, все равно может идти с ножом на своего друга и на «необыкновенную красоту»?
Христос мертв, с ним умирает и сам мир вместе с людьми. Ровно так же в конце спектакля нет и трупа Настасьи Филипповны, оно было спрятано за ширму. Похоже, эти сокращения умышленны. Нет тела на картине, нет тела (или хотя бы «кончика обнаженной ноги») на сцене и спальни Рогожина. И это закономерно: Настасья Филипповна Барашкова – барашек – агнец – жертва – как и Христос. Она святая женщина, для Мышкина героиня образец невинности и чистоты. Все святое пропадает из спектакля, остается мелодрама.
Вместо этого зритель наблюдает за тем, как Мышкин заходит за подсвеченную сзади ширму и превращается в тень. Тень поднимает руки вверх и наигранно кричит от увиденного. Сразу же выйдя из-за ширмы, князь падает в обморок. Все это было больше похоже на формальную процедуры, на непродуманный подход к финальной части.
«Дело в жизни, в одной жизни, – в открывании ее, беспрерывном и вечном, а не в открытии», – произносит в романе Ипполит. Юрий Еремин открыл для зрителей нового «Идиота». Он сумел передать все напряжение текста, сделать спектакль интригующим и, самое главное, волнующим вплоть до того момента, как Мышкин уходит в дымовую завесу.
«Идиот» Ерёмина выглядит актуальным. Человеческие метания, описанные Достоевским, в наше время никуда не исчезли. Посмотреть на них со стороны предлагает именно традиционный театр. И дело не только в том, что спектакль не отклоняется от сюжетной линии романа, а в том, что зритель задумывается о вечных вопросах и сопереживает увиденному. Именно традиционной театр делает нас участниками событий. В сегодняшнем виртуальном, информационном мире театр остается одним из самых важных мест, потому что в нем исчезает время, зритель забывает обо всем и учится чувствовать.
Молодая трупа Еремина – это будущее театра. Да, появляются неординарные постановки, например, «Кто ты» в «Гоголь-центре». Режиссеры постоянно ищут новые формы и пытаются необычно интерпретировать классику. Пусть такие постановки не всегда нравятся зрителю, но будущее постепенно приходит и в культуру. Джинсы на Джульете – вопрос привычки. Важно, что театров и режиссеров становится больше. Другое дело, какие они, и готов ли к ним человек? Очень важно сохранять баланс между традиционным и новаторским театром. Спектакль Ерёмина это и делает.
