Этот скромный доброжелательный человек, официальных марафонов не бегал, но его почти столетняя жизнь была наполнена уникальнейшими испытаниями, которые выдержал бы не всякий даже сверхмарафонец. Своего соседа по даче я знаю с детства. Моего детства. Андрей Иванович Петраков — строитель высочайшей квалификации. Он проектировал многие металлургические, судостроительные и автомобильные заводы, в том числе ВАЗ. Его трудовые достижения отмечены множеством наград: орденом Ленина, двумя орденами Трудового Красного Знамени, Сталинской премией, премией Совета Министров СССР... В его дом в михневском садовом товариществе «Металлург-4» ходили экскурсии — это было целое собрание остроумных идей, поместившихся в маленьком стандартном дощатом домике. В 50-х годах он подсказал мне, тогда зеленому студенту, как на 8-метровой террасе соорудить почти не занимающую место винтовую лестницу под островерхую крышу, в наверху разместить пару крошечных, но таких нужных спален и десятки стенных шкафов. Меня восхищали задушевные беседы 95-летнего Андрея Ивановича на равных с правнуками.
Наиболее ярко феномен Петракова проявился во время Великой Отечественной войны. Об этом и пойдет рассказ, но для достоверности дадим слово самому автору беспримерной биографии.
— Андрей Иванович, как вы попали на фронт?
— Когда объявили войну, был общий порыв. И хоть меня направляли в командировку на Урал, ведь я работал главным инженером проектов реконструкции мартеновских цехов Златоустовского и Нижне-Тагильского металлургических заводов, я попросил отправить меня на фронт. Через три недели, попрощавшись с красавицей-женой и поцеловав крохотную дочурку, я ехал в новую 252-ю дивизию 29-й армии Калининского фронта, защищавшего Москву.
— А как оказались в тылу врага?
— В отличие от многих ополченцев я не был совершенным новичком. У меня был уже большой строительный опыт и военные знания, полученные на четвертом курсе Киевского строительного института, меня сразу назначили командиром саперного взвода. В то время формировались подразделения для заброски в тыл врага с целью минирования дорог, подрыва колонн, организации сопротивления, из каждой армии выбрали по сто человек. Три сотенных отряда под NoNo 16, 17 и 18 послали в район города Торопец, через линию фронта перебирались пешком. Уничтожали вражеские объекты избирательно, вдали от населенных пунктов, чтобы не навлечь гнев фашистов на наших граждан — мы знали о гитлеровском приказе от 12.09.41 о карательных мерах против населения. Нас, командиров, тоже перед отправкой инструктировали, наговорили страстей о том, что на занятой территории много изменников, подозрительных предлагалось расстреливать. В жизни все оказалось лучше: население нас поддерживало, делилось продовольствием, женщины вязали рукавицы. Взрывматериалы мы несли с собой, а кругом было полно противотанковых мин, так что действовать можно было долго. Перед возвращением местные партизаны уговорили меня поучаствовать в атаке на немецкую колонну. Мы сильно осложняли этим свой отход, но я согласился. Уничтожили три грузовика с живой силой, но подошло большое подкрепление. На утро назревал тяжелый бой. Спустилась ночь, озеро, от- деляющее нас от своих, замерзло. Надо было срочно уходить, а один из бойцов застрял в деревне. Я нервничал и, когда он наконец появился, вмазал ему крепкую пощечину — это был мой единственный случай рукоприкладства в Красной Армии.
Операция длилась 62 дня. Потом возвращались: 18-й отряд погиб при прохождении линии фронта, 17-й вернулся с большими потерями, а в моем подорвался на мине один человек, убито в боях двое. Вернулось со мной 105 бойцов, так как я, несмотря на запрет брать посторонних, вывел пятерых окруженцев, помогавших нам в тылу врага, и трех летчиков.
— Какую операцию считаете самой успешной?
— Лучшей операцией в моей практике считается подрыв 12-метрового Бениславского моста через Дриссу. Это было, когда я командовал бригадой «За Советскую Беларусь». Операция приводится в исследовательской литературе как образец мастерского проведения диверсии. И неудивительно — лучшими подрывниками были и должны быть опытные строители. До сих пор мы взрывали полотно железной дороги, иногда одновременно удавалось пустить под откос вражеский поезд, но даже такая удача позволяла нарушить железнодорожную связь не более чем на сутки. Уничтожение моста на стратегическом направлении Рига—Витебск—Орел должно было парализовать снабжение фашистов на целый месяц. Но не одни мы это понимали, поэтому охраняли мост 70 немецких солдат, для укрепления обороны были сооружены доты, которые ни автоматами, ни пулеметами не подавишь. Мы скрыт- но подвезли три пушки. Непосредственно для взрыва мы раздобыли 400 килограммов тола (в том числе выплавленного из снарядов), доставили его под несущую опору на плоту, для сооружения которого разобрали баню. Плывущий плот по берегу сопровождала группа наших автоматчиков. Готовясь к этой операции, мы более месяца вели тщательную разведку, отобрали 300 лучших бойцов.
Это были отчаянные люди, один из них успел бросить неразорвавшуюся гранату обратно немцам. Вся охрана моста была уничтожена, для отвлечения внимания за несколько минут до атаки на мост наши люди напали на немецкий гарнизон — там тоже было перебито более десяти фрицев. Перед операцией мы взорвали полотно дороги по обе стороны от моста и перере зали телеграфные провода, что- бы затруднить прибытие подкрепления в виде бронепоезда. В этом бою мы потеряли лишь одного бойца, отходили с песнями, развернув знамена. Лучшей партизанской агитации и быть не могло, местные жители повалили к нам, как на призывной пункт, численность бригады превысила 2000 человек, и встал вопрос о ее разукрупнении. 200 мобилизованных нами бойцов были направлены через линию фронта в подарок и в поддержку регулярной армии.
— Какую награду получили вы за этот подвиг?
— Военные действия идут своим чередом, а наградные дела — своим. За создание партизанской бригады в Белоруссии я был представлен к награждению орденом Ленина. В связи с успешной операцией по взрыву моста и моей гибелью указ был изменен на присвоение звания Героя Советского Союза посмертно. Об указе сообщили родителям, а по извещении о смерти на дочь стали выдавать пособие, но в нарушение указа я остался жив, и... награды не получил.
— А как немцы оценивали действия бригады?
— Мы регулярно перехватывали их почту. Вот письмо старшего стрелка Клайхаппель: «Милая Пеппи! Я здоров.
Партизаны ежедневно нас обстреливают по 7–8 раз в день, закладывают мины, наши обозы взлетают на воздух. Не сердись, что редко пишу. Не проходит четверти часа, чтобы не напали. По ночам лежим в окопах, чтобы не застигли врасплох. С партизанами нам не справиться, их с каждым днем больше. Война продлится долго, и лучше не становится».
— Каким был ваш главный принцип во время войны?
— Я старался достигать всех целей с наименьшими потерями и с нашей стороны, и со стороны мирного населения.
— Как вы этого достигали?
— Тщательной разработкой планов операций, разведкой, обучением и тренировкой людей. У нас постоянно работали курсы подрывников.
— Расскажите, как вы «погибли»?
— Было принято решение о разукрупнении бригады, для этого полагалось получить инструкции Москвы. Возвращаясь из центра, я с небольшим отрядом переходил линию фронта, но брешь, через которую мы раньше легко пробирались, так называемые «Суражские ворота»,немцы закрыли. По ходу пришлось поучаствовать в бою местных партизан с немецкой дивизией. Я был ранен и потерял очень много крови, стояла зима, и началось обморожение ног. Мы ждали, что за мной пришлют самолет, при мне было пятеро наших, мы забили лошадь и питались неплохо. Через два дня нас обнаружила цепь карателей-власовцев, завязалась перестрелка, одного бойца убили, меня забросали гранатами, оглушили, но осколки застряли где-то в снегу — я чудом остался жив. Вырвавшиеся четверо, отстреливаясь, добрались до наших и доложили о моей смерти. Власовцы рвали с меня награды, избивали, но оставили в живых: спасла форма, приняли не за партизана, а за разведчика. Я назвался Петровым, так как за голову Петракова немцы назначили огромное вознаграждение. Попал в витебский лагерь, потом в литовский — Кальварийский, далее в польский — Ченстоховский. Из последнего пытались убежать — делали подкоп. Под умывальниками был асфальт, а между их рядами пространство, отгороженное досками, оттуда мы копали туннель под тремя проволочными заграждениями в ржаное поле. Убежать успел только один, второго обнаружили собаки внешней охраны. Стали делать дополнительный ряд колючей проволоки и обнаружили еще один подкоп. От расправы нас спасло то, что лагерь срочно переводили в глубь Германии — в Нюрнберг. Там нам с майором Цицивадзе однажды повезло: послали подметать на фабрику игрушек. Во время бомбежки мы были на улице, от разорвавшейся у забора бомбы образовалась воронка, через минуту мы оказались в городе, укрылись в подвале недоразбитого дома, там была картошка и вода, но вы- браться было нельзя — полно патрулей. Сидели долго...
— И как же выбрались?
— Помог случай ... на третий день мимо нас немец вез картошку, у него с колеса соскочил обод. Я предложил помощь. Когда немцы заставили нас работать, мы были «крайне бестолковыми», а тут проявили чудеса изобре-тательности. Предложили отвезти мешки и спокойно прошли мимо патрулей как свои за город. Как только мы оказались в лесу, я забил тревогу: «Нам же надо возвращаться! Обед кончился. Могут отругать». Немец долго благодарил нас, отсыпал картошки, а мы двинулись на Восток, в Чехию, в надежде примкнуть к их партизанам: днем шли лесами, а ночью по открытой местности, деревни обходили стороной. Как-то встретили в лесу немецкого солдата, испугались, а он просит нас не говорить, что мы его видели, оказывается, он убил полицейского. Ну, мы его никому не выдали.
— Пытались ли вас вербовать в плену?
— Было дело. Мы с Цицивадзе и летчиком Сахно выработали тактику не стремиться ни к каким поблажкам. Как-то к нам в барак зашел власовец-полицейский и стал расхваливать свое житье-бытье, я просил его отстать, но он не унимался. Тогда я не выдержал и дал ему пощечину. За это полагалось суровое наказание. Вошел немец, полицейский пожаловался ему. Немец смерил меня взглядом, показал на дверь, заорал: «Шнель!» и вышел вслед. Мои друзья со мной мысленно попрощались. От- ведя меня в сторону, немец сказал: «А ты — молодец»... и отпустил. После Сталинграда что-то переменилось!
— А как удалось вернуться на Родину?
— Долгая история... В тот побег до Чехии мы не до-брались. Нас взяли на 12-й день на ночлеге в стогу, к несчастью, вернули в тот же лагерь, а там — две недели карцера, из которого только счастливчики выходят... инвалидами. Спас опять перевод на новое место и новый побег во время пути. В этот раз побежали в сторону наступающих американцев, встретили их танк из разведки. Попали на сборный пункт, жили в казармах эсэсовцев. Потом нас передали на советский сборный пункт в Германии, и скоро мы прибыли в лагерь Опухлики под Невелем. Встречали с оркестром и с... часовыми. Предстояла длительная проверка. Впрочем, летчиков отпускали сразу. Я передал письмо жене с Сахно еще в Германии, сказав, чтобы отдавал только в том случае, если жена не замужем. Хотя со дня моей гибели прошло два года, Люся ждала меня и примчалась мгновенно. Нам дали разрешение быть вместе целых три дня, я только должен был отмечаться на утренних проверках. Следователь добродушно спрашивал жену: «Ну что, получил он Героя Советского Союза посмертно?» «Нет», — благодарно отвечала счастливая Люся. Меня проверяли сравнительно недолго. Отовсюду пришли замечательные характеристики. Выяснилось, что отряд No 16 после моей «смерти» стал называться им. Петракова — это мое второе воскрешение. Чего же еще? Вскоре я был демобилизован в ранге майора с должности командира партизанской бригады с денежным довольствием. Радостные коллеги со Стальконструкции заменили траурную рамку на моем портрете на алую, восстановили меня в должности и от- правили в командировку... на родину, к отцу, Люсе дали отпуск, и мы смогли классно отдохнуть.
— Скажите, Андрей Иванович, вам в общественном транспорте место уступают?
— Раньше уступали, а теперь далеко не всегда. Конечно, это и с проблемами воспитания последних лет связано, но главное — там же написано: «Уступать место престарелым и инвалидам». Престарелые — это люди от 60 до 75 лет, а я уже почти 20 лет, как из этого возраста вышел. Инвалидом я, слава богу, не являюсь! Бывает, что-нибудь поболит, но на другой день уже болит где-то в другом месте — значит, ничего серьезного пока нет.
— Как вы относитесь к современной армии?
— Проблемы есть, ядерный щит нас пока прикрывает, но в локальных конфликтах много потерь, так как лич- ный состав недостаточно обучен. Армия сократилась, а генералов больше, чем в Великую Отечественную. Избыток среднего командного состава не страшен — можно офицерские части формировать.
— А нет обиды, что вас фактически лишили заслуженной награды?
— Никакой обиды нет: я счастлив, что вернулся живым к любимой семье и любимой работе. Родина отметила меня очень высокими наградами, да еще при жизни!
10 раз Андрей Иванович переходил линию фронта, был на волосок от смерти в боях и всевозможных лагерях... Что помогло выжить? Вера? Любовь? Люся? «Жди меня, и я вернусь...» Есть такое устройство гироскоп — это раскрученный с бешеной скоростью волчок, требуется огромное усилие, чтобы изменить направление его оси. Как бы ни мотало танк по военному бездорожью, если его пушка снабжена гироскопом, цель она не потеряет.
В сердцах трех самых близких Андрею женщин: матери, жены и дочери — была безумная вера, что он останется жив. Эти три бесконечно дорогих ему молитвенных гироскопчика, усиливая действие друг друга, не позволили смерти одолеть Петракова.
Нечеткое изображение Андрея Ивановича: он ушел в воспоминания...
